Когда я бегу между домами, мне кажется, что сам город пытается сожрать нас, и каждое здание представляется мне головой кровожадного дракона, а распахнутая дверь – открытой пастью. Тихое пение исходит как бы из самой земли, эхом отдается в переулках, неотступно преследует меня.

Я уже не знаю, слышу его на самом деле или нет.

С этим местом что-то не так. Я не хочу больше оставаться здесь и пытаться выяснить, что же происходит в городке на самом деле.

Я не могу ждать, пока кто-то придет и спасет нас.

Зеленая дверь стоит чуть приоткрытой. Я с шумом распахиваю ее, вваливаюсь внутрь, останавливаюсь у лестницы и кричу:

– Туне!

Роберт входит вслед за мной в прихожую, все еще до конца не пришедший в себя, с блуждающим по сторонам пустым взглядом.

– Попробуй найти какую-нибудь емкость для воды, – говорю я ему. – Поищи на кухне. Если найдешь что-то съестное, тоже бери с собой.

Он кивает и направляется по указанному адресу, а я поднимаюсь по лестнице, преодолевая по две ступеньки зараз.

– Туне?..

Свет умирающего дня пробивается внутрь через окно и придает всем предметам в комнате красноватый оттенок. Распоротому покрывалу на кровати, покосившемуся бельевому шкафу, письменному столу, половым доскам. Испуганному лицу Туне.

Лезвие ножа сверкает в его лучах, подобно молнии, и, отражаясь от него, они слепят меня.

Человек, стоящий позади моей подруги и держащий кухонный нож у ее горла, ненамного выше Туне. Его лицо скрыто спутанными седыми волосами. Худая, белая старческая рука крепко держит ее за темные волосы сильными костлявыми пальцами, а другая прижимает длинное узкое лезвие к ее шее.

– Закрой дверь, – говорит он скрипучим высоким голосом.

Я медленно поворачиваюсь, чтобы закричать, но, наверное, чем-то выдаю свои намерения, поскольку тот же голос предупреждает меня:

– Только пикни, и я перережу ей горло.

Это сказано спокойно и деловито, и сейчас я понимаю, что передо мной пожилая женщина.

Закрываю дверь, и та захлопывается с тихим щелчком.

– Много вас? – спрашивает незнакомка, когда я поворачиваюсь к ней снова.

Я пытаюсь сглотнуть комок в горле. Голос не хочет меня слушаться.

– Только мы, – отвечаю я наконец.

– Ты и тот, другой, на первом этаже?

Крошечная надежда, еще остававшаяся у меня, поскольку я думала, что она не знает о Роберте, сейчас умирает, и я киваю.

Старуха стоит неподвижно и, похоже, размышляет. Я едва осмеливаюсь смотреть на нее – боюсь, что она причинит вред Туне. Вместо этого гляжу на свою подругу, пытаясь перехватить ее взгляд и понять происходящее у нее в голове.

Мне хочется, чтобы кто-нибудь подсказал мне, что делать.

Потом я слышу шаги на лестнице.

– Алис, – кричит за стеной Роберт. – Я не нашел никакой бутылки для воды, но…

Судя по звуку, дверь за моей спиной открывается.

Стоящая перед нами женщина крепче сжимает нож и снова прижимает его к горлу Туне. Я вижу, как лезвие вдавливается в кожу.

– Что… – начинает Роберт позади меня.

– Тихо, – говорю я.

Он замолкает.

Теперь тишину нарушает лишь тяжелое, судорожное дыхание Туне.

– Хорошо, – говорит мне женщина, и я слышу одобрительные нотки в ее голосе. – Очень хорошо.

Когда она поднимает взгляд, ее волосы немного сдвигаются в сторону, открывая словно высеченное из камня лицо; она смотрит на нас через плечо Туне. Ее загорелую кожу покрывает густая сеть глубоких морщин, пронизывающих тонкие губы, за которыми виднеются желтые зубы. А посередине красуются глубоко посаженные, блестящие желто-карие глаза.

Нетрудно распознать эмоции, прячущиеся в них.

Это не страх и не беспокойство. А возбуждение. Опьяняющее и восторженное, от которого ее слегка трясет.

– Ты, – говорит она и кивает в мою сторону. – Свяжи ему руки.

Что-то знакомое слышится мне в ее голосе, в манере произносить слова.

Я откашливаюсь. Не уверена, смогу ли ответить, но теперь, по крайней мере, язык меня слушается.

– Мне нечем связать его, – возражаю я, стараясь говорить как можно спокойнее, чтобы не испугать или не разозлить ее.

– На кровати лежит веревка, – отвечает она чуть ли не радостно.

Все так и есть; я вижу ее, медленно ведя взглядом по кроватям. Веревка выглядит старой и непрочной и находится в ногах одной из них.

Я медленно наклоняюсь и поднимаю ее. Грубые волокна царапают мои ладони.

– Хорошо, – хрипит женщина. – Теперь свяжи ему руки.

Она смачивает губы быстрым движением остроконечного языка.

Я поворачиваюсь и смотрю на Роберта. Тот встречается со мной взглядом; как ни странно, сейчас он выглядит спокойнее, чем был в церкви, словно сумел взять себя в руки перед лицом реальной опасности.

Повернувшись назад, я обнаруживаю, что старуха больше не смотрит на меня. Ее взгляд направлен на Туне. Грязные зубы обнажаются – на лице появляется некое подобие улыбки.

– Ты думала, тебе повезет на этот раз? – спрашивает она с таким видом, словно меня и Роберта здесь нет. – Считала, сможешь спокойно распространять свой яд? Что больше нет никого, способного остановить тебя? Но я здесь. Я осталась.

Она издает хриплый каркающий звук, который, наверное, должен означать смех.

– Я сразу узнала тебя. Знала, что ты вернулась. Тебе понравилась моя песня? Ты помнишь ее? Под эту песню ты умерла, ведьма. Я хочу напомнить ее тебе…

Весь мир балансирует на кончике ее ножа.

Старуха поворачивает голову; теперь она смотрит на меня. При этом движении бóльшая часть ее лица открывается от волос, и теперь у меня есть возможность еще лучше рассмотреть ее. Некогда аккуратный носик сейчас почти не выделяется на фоне дряблой кожи. У нее короткие редкие ресницы. И родимое пятно под глазом, темное и удивительно элегантное, напоминающее нарисованную мушку из тех, какие когда-то использовали в качестве искусственного украшения.

– Пришло время, – говорит старуха. – Нам надо покончить с этим.

Она впивается в меня взглядом – и дергает Туне за волосы так, что ее голова запрокидывается назад, а горло полностью открывается ножу.

– Ты вернешь их мне, слышишь? Я знаю, что это была ты, – шипит старуха на ухо Туне. – Ты слышишь, как они поют? Они ждут меня. Они вернутся ко мне. Я заберу тебя с собой туда, и ты вернешь их, шлюха.

Последнее слово она фактически выплевывает, и в ее устах оно звучит неестественно. Старуха произносит его, как это сделал бы ребенок, на пробу; оно явно непривычно для нее.